Когда мне было 3 года, у меня началась пищевая аллергия на какие-то неизвестные на тот момент продукты. Это были лихие времена, мои молодые и необразованные родители доверились первому попавшемуся врачу-шарлатану, который посоветовал из моего рациона питания убрать все ранее потребляемые мной продукты и постепенно вводить их назад, чтобы методом исключения узнать, на что была аллергия. Я помню, как сижу в ходунках и ем клубнику, тефтельку из маминых рук, смотрю на столовую, кастрюли, стулья, жую и глотаю. А потом, примерно через неделю, смотрю на любую еду с отвращением и страхом. И с диким голодом. Родители развелись и разъехались, мама вынуждена была оставлять меня то с дядями, то на продленке, то одну, и естественно, моим здоровьем и выяснением причин, почему я «ничего не ем», никто не собирался. Никому и не казалось, что у меня возникла серьезная болезнь, которая отразится на всей моей судьбе в будущем. Всем казалось (и мне и маме это постоянно озвучивалось), что я – избалованная привереда, раз могу есть чипсы или шоколадки, и не могу съесть морковь.
Когда моя мама, наконец, заметила, наверное, годам к 8, когда мое питание зафиксировали в школе, и объяснили ей, что я не придуриваюсь, а реально недоедаю, тогда она стала готовить мне домашние супы и вторые блюда. С высоты прожитых лет я вообще не понимаю, как я могла наедаться пресными гарнирами. Мама пыталась понять, что происходит, но не смогла найти ни врачей, ни ответов, ни помощи. Я научилась готовить сама себе супы и толочь картошку на пюре примерно лет в 16. На протяжении всей жизни я постоянно слышала от врачей, что я хилая, что я не доживу до начала менструаций, потому что мой организм недостаточно силен для деторождения, что я умру подростком. Слышать такое было шоком, потому, стоит ли говорить, что на меня смотрели странно окружающие дети, которых я спрашивала, говорят ли им родители подобные вещи. Со мной запрещали дружить, меня запрещали приглашать на дни рождения. Так, у меня развился аутизм легкой степени тяжести, о котором я также узнала спустя десятилетия.
Было время, когда у меня были друзья, но все что мы делали вместе, кончалось, когда их звали домой на обед. Было одиноко. Я также была лишена симпатии со стороны мальчиков, искала причину во всем, кроме того, что обо мне и моей маме распускают слухи родители одноклассников. Я нашла причину в своей внешности, так как я была старше на полгода/год своих одноклассников и перестала есть вообще, когда мне было 14. Какое-то время у меня была анорексия, и естественно, когда даже ограниченный рацион совсем исчез, я чуть не умерла.
Ужас миновал. Затем я вступила пубертат, которого боялась больше всего на свете. Я стала фигуристой, высокой, но все равно ничего не ела, не могла находить общего языка ни с кем, продолжала быть изгоем из-за своей странности, и вот только тогда проснулся первый интерес к тому, что между моим образом жизни и образом жизни «нормальных» детей есть разница.
Изучение своего рациона, жизни и медкарты из поликлиники привели меня с вопросами к маме, которая ответила на всё, но от получения ответов мне не стало легче. Понимание первопричины не открыло мне гастрономический мир и страх начать есть не ушел. К слову, не обеды, а именно школьные уроки труда, на которых мы учились готовить, наложили на меня самое неприятное впечатление. На обедах я просто сидела, нюхала суп и смотрела в тарелку, плакала и уходила голодная, пока все остальные ели и смотрели на меня как на сумасшедшую. А вот на уроках труда меня заставляли готовить то, что я никогда не ела, никогда не видела в глаза и делать это по правилам, которые я также никогда не слышала. Все девочки вокруг радовались тому, что смогут похвастаться маме, что научились печь пирожки с капустой сами, а я рыдала над испорченным тестом и поставленной двойкой, потому что я не знаю, что такое дрожжи.
Помню, что после школы я чертовски гордилась тем, что умею сама готовить себе свой ограниченный набор гарниров. На уроках физкультуры тоже все было очень особенно, потому что бежать километр, когда тебе 17 а ты никогда в жизни не ела ни мяса, ни рыбу, ни какой либо белок в принципе, невозможно. Но я бежала. И чем отличаются белки жиры и углеводы друг от друга, которые мы проходили на уроках биологии, я тоже не знала. Я видела не школьные таблички с продуктами и аминокислотами, а фотографии мерзких несъедобных объектов, которые кричали мне с бумаги «Ты умрешь!». Я отвлекалась от того, что я чем-то принципиально отличаюсь от всех остальных, найдя свое любимое хобби, которым я до сих пор занимаюсь.
Уже после окончания школы, когда я стала разбираться с происходящим, я нашла в интернете что-то отдаленно похожее на то, что со мной происходит. Тогда найденное мной еще даже не называлось расстройством избирательного питания. Но я чувствовала, что я на правильном пути. Все детство меня терзали мысли о том, что я на планете такая одна, что я больная и видя меня, врачам нужно забрать меня на опыты и регистрировать новые болезни как будто я нулевой пациент страшной эпидемии. А тут оказалось, что я не одна такая.
Свою жизнь в целом я жила до недавнего времени обычно, имея тот же узкий рацион, что в 3 года, но какое-то время назад я заметила изменения в организме, которые из-за дефицитов, с которыми я жила всю жизнь, стали проявляться открыто. Мои волосы стали лезть с ужасающей скоростью, кожа превращалась в кашу, мои анализы резко ухудшились, я чувствовала, что буквально на глазах тупею, мое тело неприятно пахло, неважно в каком весе я была и сколько раз в день мылась. Я все еще смотрела на еду в магазинах и в ресторанах, в которых никогда не была, как на несъедобные объекты. Я понимала, что то, что со мной происходит, иначе как «гниением заживо» описать нельзя, и что-то пора делать, иначе пророчества врачей сбудется, и я просто однажды не проснусь. Тогда мне было уже 22, я покупала себе продукты, которые никогда не ела, пыталась их приготовить, плакала над ними, пыталась начать есть, но было так мерзко и страшно, я не чувствовала поддержки перед этой проблемой. Меня не могла поддержать ни мама, ни папа, ни дяди, которые на меня всегда только ругались и обзывали избалованной малявкой, ни друзья, потому что они не понимали, как это сделать, ни даже врачи-психиатры, потому что они никогда не сталкивались с таким расстройством.
20 лет я стояла перед этой проблемой одна, и когда пришло время просто открыть рот, положить туда что-нибудь новое, закрыть рот и просто проглотить, я мучилась из-за страха, отвращения, рвотного рефлекса и одиночества. Я долго шла к первому шагу. Я купила блендер, делала смузи, которые были отвратительны, зато я понимала, что я уже что-то делаю и точно не умру. Я начала с курицы, с первого мяса, которое я решила замаскировать в вермишелевом супе под макароны. Я старательно резала куриные грудные мышцы так, чтобы они были неотличимы моей психикой от макарон по форме, я изучала анатомию птицы, множество рецептов, как сварить такой суп.
Последние 5 лет я медленно двигалась к здоровому образу жизни, прибавляя по 2-3 продукта. Для меня это было огромным прорывом. Я завела блог-дневник, и в нем записывала, что я делаю, что мне помогает, какие мои мысли и чувства, какие я использовала рецепты. Постепенно я прихожу к здоровому образу жизни, перестаю бояться еды. Недавно я попробовала майонез, и он мне не понравился. А вот говядина мне понравилась. Я записываю продукты, которые я попробовала, составляю из них рецепты, ищу в интернете все, связанное с этим расстройством.
Я начала заниматься спортом впервые в жизни в 26 лет, потом мое тело изменилось, и я стала чуть меньше ненавидеть дряблую кожу и лишние объёмы. Также я пытаюсь популяризовать значение ИОРПП в медиа, потому что это действительно серьезная вещь, которую часто игнорируют, будто это не страшно, и оно само вылечится. Самое главное – в моей жизни появился человек, который нашел подход ко мне и проявлению у меня страха перед пищей; который предлагает мне попробовать продукты сам, держит меня за руку и ест вместе со мной; от которого чувствуется реальная заинтересованность и поддержка, которых у меня никогда не было.
Я думаю, что реальный способ помочь избавиться от подобного ужаса – чувствовать поддержку и доверие со стороны. Я думаю, причины расстройства избирательного питания у всех могут быть разными, но главное объединяющее всех пациентов, — это некоторого рода одиночество в проблеме. Именно из-за одиночества появляется и отвращение к еде, и страх еды и полное отсутствие желания ее попробовать. Непросто найти людей, от которых действительно будет помощь и поддержка в этом непростом деле, не всегда они будут врачом или родителем, но я верю, что это спасет жизни. Я все еще борюсь с последствиями дефицитов организма и думаю, что какие-то из них, к сожалению, необратимы. Зато я осталась жива, впервые за всю жизнь могу съесть просто кусок мяса без соли или гарниров, и даже могу иметь детей. Чувствовать, что я наконец стала «обычной» и «нормальной» — бесценно. А ведь для остальных это всегда было так.